5. Дефляция – не тупик, а выход.

                                                                                        Сложный – значит ложный.

 5.1 Суть инфляционной экономики.

     Анализ разнообразных экономических моделей позволяет сделать вывод, что они малополезны для понимания взаимосвязи экономического роста, прогресса и уровня потребления. Более того, они скорее запутывают, создают видимость наукообразия, сложности, нежели проясняют хотя бы одну причинно-следственную взаимосвязь.

  Традиционно, причина невнятности экономических теорий кроется в размытости применяемых терминов, в возможности их неоправданно широкой или слишком узкой трактовки, что позволяет создавать туман сложных для понимания формулировок, а затем ещё больший туман для разъяснения уже сказанного.

  К примеру, что такое рост ВВП? Казалось бы, этот термин совершенно очевиден: это рост ценности продукции, произведенной в определенной местности в определенное время. Чем больше эта валовая продукция, тем благополучнее экономика в этой местности и счастливее люди.

  Чувствуете подвох? Это достаточно спорное допущение, которое даже не анализируется, как будто его вовсе и не существует. Меж тем, без этого допущения любая современная экономическая модель попросту рассыплется. Поэтому нужно четко понимать ограничения современных экономических моделей, их сфера применимости достаточно узка, точнее ничтожна.

  На самом деле ВВП, а тем более его рост, понятия в высшей степени неопределенные. Все зависит от эксперта, от его профессионального суждения, методов оценки, используемых критериев. Ведь в ВВП включается номинальная стоимость только монетизированных отношений, тогда как степень монетизации процессов в обществе может кардинально отличаться.  И это помимо проблем, связанных с инфляцией,  с несопоставимостью, как самих товаров, так и используемых для оценок денежных единиц, которые в разные времена кардинально отличаются. Есть сложности и в методах фиксации «рыночных цен», какую цену из выборки возможных вариантов считать обоснованной.

  Например, график беспрецедентного роста ВВП за 200 лет истории США безусловно означает лишь рост уровня монетизации общественных отношений и общий рост денежной массы.

Источник – The Economist [48]

  Тогда как обоснованно говорить о неуклонном росте благополучия американцев нет никаких оснований. Да, формально нынешний ВВП США в десятки тысяч раз выше ВВП, произведенного в 1812 году.

  Но это так лишь потому, что большинство фермеров 1812 года за продуктами ходили не в супермаркеты, а на охоту и на огород. Точно так же и корм для тогдашних автомобилей рос вдоль дороги, а не только на АЗС. Детей воспитывали родители, никому и в голову не приходило нанимать гувернанток, прислугу для уборки дома или носить вещи в химчистку. За исключением разве что немногих богачей.

  Если все это как следует монетизировать, например, оценить в долларах преимущество от воспитания детей любящими мамами, а не вертихвостками-гувернантками, то баланс существенно изменится. Вряд ли в 1812 году американцы питались и одевались намного  хуже, чем сейчас.  Да, приходилось более напряженно работать, но ведь это только свидетельствует, что стоимость произведенного ими продукта нашими современниками-экономистами  явно недооценена.

  Ведь если следовать логике, что рост производительности труда неизбежно сокращает затраты труда и стоимость вещей, то логично ожидать, что через 200 лет стоимость вещей должна быть очень низкой, хотя их количество на душу населения примерно таким же. Несколько повыше, конечно,  но не намного, так как больше одного обеда за раз не съешь и больше одних штанов не наденешь. Причем общая стоимость всех благ должна быть ниже 1812 года, так как ожидаемое снижение цен  явно больше роста количества товаров.   Однако такое предположение, достаточно обоснованное для среднеамериканского ковбоя 1812 года нас явно повеселит. Мы давно привыкли к тому, что цены могут только расти.

   Вторым фактором, уравнивающим ВВП разных периодов, является то, что в современном мире, несмотря на видимое изобилие дешевых товаров, их качество весьма посредственное. Тогда как подлинно качественные вещи, будь это пища, одежда, оружие или техника, стоят достаточно дорого и недоступны широкой массе. Т.е. если сделать поправку на качество, «натуральность» и «эксклюзивность»  валового продукта 1812 года, то дисбаланс уменьшится ещё больше.

 А если помимо  вышеперечисленного ввести поправки на экологическую вредность современных производств, сельского хозяйства, выхлопов автомобилей, нефтескважин и ГМО-технологий. Если учесть все минусы для здоровья от малоподвижной жизни в городе, в четырех стенах офиса или квартиры и сравнить все это с привольной жизнью в собственном доме на первобытной природе, в которой ещё нет никаких «токсинов», то вывод будет шокирующим: никаких оснований для строгой уверенности в существовании  экономического роста  не существует в принципе. 

 Да, современный американец обладает автомобилем и мобильным телефоном, компьютером и телевизором. Но какие есть основания считать, что этот набор дороже, чем конь и отличная телега, пара породистых почтовых голубей и старинная икона?

  Они содержат больше человеческого труда?  Точно нет, современные достижения в производительности труда позволяют уверенно сказать: в современной продукции удельное количество пота пролетария много меньше, чем 1812 году.

  У неё выше потребительская стоимость? Вряд ли, в 1812 году добрый конь с телегой был действительно «не роскошь», а в наше время без всех этих перечисленных предметов развлечения и досуга городскому человеку легко обойтись.

  Подобная логика может показаться странной. Ведь внутренне мы все-таки чувствуем, что экономика за указанный период сделала большой шаг вперед, все сильно изменилось. Однако это «внутреннее ощущение» не может быть предметом науки, «жить стало лучше, жить стало веселее» сводится к эмоциям, ощущениям, чувствам, но не к материальным вещам, которые либо есть, либо их нет. Ниже мы увидим, что это не случайно.

  Чтобы нечто сравнивать, нужен критерий. Так марксизм предполагает, что главным критерием ценности является человеческий труд. Соответственно, чем больше народу трудится, тем продукт больше, что и постулируется в таких моделях, как модель Солоу.

  В них главным источником экономического роста предполагается демографические факторы. Однако даже беглое знакомство с проблемой позволяет увидеть несостоятельность такой посылки. Во времена К.Маркса нормальным считался 12-часовый труд при шестидневной рабочей неделе. Хотя и 18-часовый труд без выходных не был редкостью. Тогда рабочие мечтали не о пиве перед телевизором, а об элементарной возможности просто выспаться. Не говоря уже об эксплуатации 8-летних, а иногда и 6-летних детей, которых сейчас в этом возрасте не всегда успешно учат, что корова таки мукает, а утка крякает.

 Иными словами подобная эксплуатация по сравнению с современной 5-дневной рабочей неделей и 8-часовым рабочим днем позволяет компенсировать как минимум двойное или даже тройное отставание в численности населения.

  Так же не мешает учесть, что на предприятиях 19 века количество бухгалтеров и надсмотрщиков, несмотря на отсутствие  компьютеров и видео-камер (а может благодаря?) было значительно ниже, чем сейчас.

  Все это позволяет сделать вывод, что если критерий К.Маркса верен, то ВВП должен плавно снижаться с 19 века, так как  количество общественно полезного труда пролетария непрерывно падает, как в единице продукции, так и в целом.

  Но так как он все-таки растет, то критерий ценности в виде человеческого труда попросту неверен.

  Монетаризм предполагает иной критерий – деньги. Будто бы деньги означают рост, а рост создает новые деньги. При этом не имеет значения уровень цен и номенклатура товарной продукции, важно, что богатство все время номинально увеличивается. Хотя некие якоря в виде минимальных зарплат и цен на определенные товары первой необходимости, конечно, нужны, они создают точку отсчета на шкале благополучия.

  При этом любые диспропорции, ошибки и недостатки легко устраняются все новым потоком денег, означающим непрерывное и неуклонное движение к всеобщему благоденствию. Единственным препятствием в этом движении являются некие чуждые и тоталитарные режимы, т.е. геополитические факторы, но развитие этой темы выходит за рамки данной книги.

  В рамках монетаризма рост ВВП тождественен росту денежной массы, тогда как сопоставление полезности, потребительской ценности, количества труда или прочих критериев является неактуальным. Даже если весь рост ВВП основан на успехах исключительно виртуальной экономики, факт монетизации достаточен для признания общественной полезности указанной продукции.

  Разумеется, такой легковесный подход не может не вызвать справедливую критику трезвомыслящих экономистов. Но, к сожалению, правы не они, а именно монетаристы.

  Просто последние  не все до конца говорят или осознают.

  Какой главный критерий с точки зрения «homo economicus»? Человека рационального и разумного, непременного участника любой экономической модели? Без которого современная экономическая наука превращается в горстку пепла, так как все её теории и модели иной мотивации, иной модели поведения не предполагают?

 Его цель – потребление. Но не просто потребить как можно больше. Человек экономический предполагает умное потребление: ему неинтересно съесть полторы тонны брюквы. Он желает потребления комфортного, эстетического, тонкого и изящного. И даже морального, чтобы в этом потреблении была и польза и высший смысл. Т.е. он даже не против некоторой необременительной морали, которая способна дать ему чувство правоты и спокойствия, уничтожить кроющиеся в душе сомнения в нелепости подобных «ценностей/стоимостей» и подозрения, что есть и ценности иного рода.

  Причем нельзя сказать, что homo economicus ненавидит  труд. Если труд дает возможность реализовать свои представления об идеальном потреблении, он не только готов победить свою лень, но и быть очень деятельным и активным. И только добившись всех возможных призов, он склонен впадать в леность и «почивание на лаврах».

  Именно такие его свойства порождают высокомерное отношение к свинье: что она понимает в потреблении? Что она понимает в соблазне?

  Просто странно, что подобные удивительные особенности человека экономического не были до сих пор исследованы. По крайней мере, не стали общим местом в научных работах. Между тем это именно та печка, от которой строится вся экономическая наука.

  Немного повторимся. Цель человека экономического –  личное потребление, точнее счастье, удовольствие, мечта.

  Таким образом, главным критерием в рыночной экономике является количество удовольствия, которое, так или иначе, отражает ВВП. Ибо раз «уплочено», то не важно нравится или нет, но получите удовольствие.

  При этом крайне важно для понимания то, что для удовольствия не обязательно нужно иметь «физическую» причину или материальную форму потребляемого товара. Наоборот, именно виртуальность позволяет оторваться от жестких ограничений в пользу бесконечного удовольствия. Соответственно и фишки в этой игре не имеют значения, то ли это «поинты», то ли очки, то ли доллары. Важны лишь процесс их собирания и возможность перехода на новый уровень.

 Отсюда следует, что просто идеальным для такого рода модели поведения человека является монетаризм и современная капиталистическая система.

 А как Вы думали? Создать экономическую науку о поведении человека и не ответить на вопрос о смысле жизни? И экономическая наука торжественно молчит, что главным смыслом жизни человека, является собирание денежных фишек. Хотя о последнем уровне этой игры лучше не думать, все равно не дойдешь.

  Причем эта логика имеет серьезный и глубокий смысл, презрение к ней не должно умалять величия замысла.

  Если смысл жизни – удовольствие, счастье, то к чему тогда нужно стремиться?  В чем идеал человека?

   Если человек обожает удовольствие физическое, то идеал человека – наркоман. При условии надлежащей заботы, доступа к наркотикам и отсутствия моральных мук, наоборот, в случае всеобщей зависти и одобрения к такому жребию, - что может быть лучше? Бесконечный кайф, прерываемый сном, обедом и легкими прогулками, а так же мгновенная смерть от передоза.

  Если человек предпочитает наслаждения умственные или духовные, добро пожаловать в виртуальный мир компьютерных игр и интернета! Здесь каждый может стать великим художником, бизнесменом, супергероем или полководцем. На худой конец просто поливать грядки или разводить людей, как кроликов.

  Что деньги для подобных людей? Лишь фишки в игре, где главное, что они приобретают – это чувство победы, радость от сбывшейся мечты, ощущение собственной незаурядности, а самым бестолковым и неудачникам  – просто чувство свободы или способ убить время. И все это за весьма скромную плату.

  К сожалению, очень немногие экономисты (например, С.Гезелль [26]) понимают, что рыночная экономика – это экономика соблазна, а измерять соблазн можно только необеспеченно валютой, потому что рост его бесконечен.

  Примеров этого утверждения масса. Люди давно не покупают вещи, они покупают соблазн. Например, мобильный телефон первоначально был замечательной, хоть и недешевой вещью, настоящей палочкой-выручалочкой для руководителя. Появилась возможность спокойно ехать на любую встречу или проверку, имея связь с офисом и владея ситуацией в организации. Сейчас же эта игрушка служит скорее для того, чтобы студенты на лекциях отправляли друг другу сообщения, вместо того чтобы учиться, или чтобы домохозяйка не прерывала обсуждение последних сплетен не только на кухне, но и за рулем автомобиля. О злоупотреблениях начальства с мобильным телефоном и так  понятно, надеюсь многие заметили, что полноценные выходные дни больше не существуют.

   Т.е. общественная полезность такой прекрасной вещи, как мобильный телефон не только снизилась, несмотря на целый ряд  дополнительных функций, но и явно становится отрицательной. Люди все реже разговаривают друг с другом традиционным способом, а использование телефона все более становится лишь средством потакания дурным привычкам. И нередко появляется мысль, что до изобретения мобильного телефона, мир был лучше.

 Другой пример – автомобили. Собственно их свойства как средства передвижения давно никого не волнуют. Более того, есть прямое опасение, что чем дороже автомобиль, тем он опаснее, так как мелкосерийная или ручная сборка всегда менее качественна[1].  Но покупая автомобиль, люди покупают, прежде всего статус, положение, удовольствие, одним словом «понты», но не чисто материальную вещь. А для учета количества «понтов» идеальным средством является доллар.

  Таким образом, наиболее точная интерпретация кривой роста ВВП США – рост количества «понтов» американцев в долларовом выражении. И эта формулировка строго научна, хотя и не кажется такой. Понты монетизированы, а значит их существование не вызывает сомнений для модели  homo economicus.

  Именно производство монетизированных понтов является основной индустрией инфляционной экономики. Т.е. ценность создает не удовлетворение потребности, а  как раз наоборот создание её на пустом месте, разжигание жажды и страстного желания обладания чем-то запретным и недоступным для других. (И уж точно не труд.)

  При этом средством достижения этого эффекта является чистая манипуляция, создание искусственного дефицита,  ощущения элитарности, избранности и эксклюзивности для манипулируемых потребителей. Именно таковы особенности продажи эксклюзивных автомобилей, косметики и парфюмерии, произведений искусства и ювелирных украшений. Их ценность для потребителя была бы гораздо ниже, если бы эти товары были бы в открытой продаже.

  Вот по этому поводу цитата С.Гезелля:

  Если человек хочет приобрести/достать что-то, и если так получается, что желаемый предмет находится в руках другого человека, и никаким иным образом этот предмет у него забрать невозможно, то обычно нуждающийся склонен что-то предложить владельцу этого предмета в обмен - или, грубо говоря, как-то соблазняет его на отдачу этого предмета через обмен на то, что у него есть. Другими словами, нуждающийся соблазняет имеющего, предлагая последнему обмен. Причём, соблазнять первый второго должен даже тогда, когда второму этот предмет, возможно, вовсе и не нужен. Может так статься, что второй находит в обладании этим предметом какую-то особую гордость, либо просто не склонен с ним расставаться просто так, либо - готов, но только в обмен на что-то другое; разумеется, мы не рассматриваем тот случай, когда второй хранит предмет просто для того, чтобы отдать в какое-то время его тому, кому он будет просто полезен. Так бывает, но очень редко. Чаще бывает по-другому: чем острее нужда первого в предмете второго человека, тем более "высокое", более невыполнимое требование в плане обмена заломит второй. [26] 

И ещё несколько соображений по поводу экономики соблазна.

  1. Соблазн может только расти или умирать, но никак не уменьшаться. Поэтому инфляция и рост естественны для экономики соблазна, а вот дефляция означает её быструю и неотвратимую смерть. 

  2.  Так как владение тем или иным числом фишек-долларов само по себе ничто, главным конечным призом в общем виртуальном соревновании является место в долларовой иерархии: сколько человек осталось позади и завидуют чужому успеху. Т.е. возможность поиметь других – доминантная мотивация homo economicus. Без неё невозможна элитарность, так как сама суть элитарности – отношения, построенные по принципу  «кто кого имеет».

  3.  Верхушка этой экономики (последний уровень игры) сохраняет инкогнито, вверху публичной табели о рангах рубаха-парень Билл Гейтс, интеллектуал  У.Баффет, трудяга Л.Миттал. или везунчик М.Цукенберг. Само наличие большого числа иностранцев в топ-списке иерархии подсказывает: этот уровень последний для «пользователей», следующий уровень – для «админов» системы.

   А для админов игры ни стен, ни недостатка боеприпасов, аптечек или денег не существует.

  4. В некоторых более ранних статьях я высказывал идею, что рост производительности труда означает все большую доступность товаров, в результате чего товарно-денежное обращение исчерпает само себя и будет заменено административным распределением.

   Должен признать, что хотя здравое зерно в этом есть, для инфляционной экономики это абсолютно неверно. В экономике соблазна в принципе не имеет значения себестоимость вещей, имеет значение лишь соблазн, а он может только расти. Следовательно, в рамках модели человека  homo economicus, подобный сценарий отмены товарно-денежного обращения, увы, невозможен.

 

 

  На данном графике показана зависимость степени неудовлетворенности (соблазна) в зависимости от реального доступного объема благ для потребителя. Из него видно, что уровень неудовлетворенности имеет явный минимум, который находится сразу после удовлетворения основных жизненных потребностей человека, связанных с физиологией и безопасностью.

  Дальнейшее увеличение благополучия ведет только к дальнейшему росту неудовлетворенности человека, в этом месте графика с полным основанием могущей быть названной соблазном.

   При этом рост соблазна и богатства фактически бесконечен. Его уровень может даже превысить жажду и голод, вызванные реальными физиологическими причинами.  При этом в случае исключительно материального наполнения богатства неизбежен крах, война или катастрофа,  когда материальные ресурсы роста благополучия будут истощены. Если вернуться к модели с золотом и тремя обитателями острова из главы 3, это происходит, когда все золото сконцентрировалось у одного из них, все остальные порабощены, и всякая мотивация к развитию и экономическому росту исчезает, вместо которой возникает исключительно мотивация к революции.

  Но в условиях изощренного физического самоубийства и самоустранения из жизни homo economicus и переноса всей этой бессмысленной кривой в виртуальную сферу, возможности роста соблазна и порождаемой им монетизированной ценности фактически бесконечны. Рост стоимости соблазна дает фактически бесконечное обеспечение для доллара. Так же как и гораздо более мощный мотивационный стимул,  нежели стимул к революции, социальной справедливости и уничтожению глобальной системы порабощения. Двум порабощенным обитателям из главы 3 просто некогда думать о таких вещах.

   Поэтому инфляционная экономика, она же экономика соблазна, абсолютно сбалансирована, логична и последовательна. В ней нет никаких формальных противоречий. Она почти бессмертна.

  Если бы не гипотеза о Боге.

 5.2 Дефляция – не тупик, а выход.

   В чем главное противоречие монетаризма? В том, что человек – это не просто умная, но приземленная свинья, а принципиально иное высшее и духовное существо, целью которого является соревнование в виртуальных битвах, т.е. борьба в мире Духа.

   Т.е. что человек будто бы сделал огромный шаг над животным миром, заменив борьбу за выживание на собирание фишек-долларов, отменив прямое убийство, но заменив его изощренным самоубийством, раздув свою алчность и жажду до возможного предела.

  Хотя это точно такой же тупик, как и прогресс в эпоху динозавров. Когда физическая сила, доблесть и спартанское воспитание молодежи достигли своего логического предела. Когда обитатели земли стали грозными бронированными машинами, безумно храбрыми и жестокими, а среди детей выживал один на миллион, но это всегда был идеальный боец, достойная смена своих родителей. Это был Великий тупик культа тела, культа личной физической силы и храбрости.  Совершенство и прогресс понимались, как стать физически больше, сильнее, ловчее и беспощаднее.

  Как известно из того тупика выходом оказалась полная перезагрузка обитателей Земли.

  Современный мир построен на любви, которая побочным эффектом дает своим обитателям слабость: все звери, а тем более их царь, гораздо менее отважны и жестоки, склонны к пощаде и намного более жестко ограничены в возможности размножения и физического роста, чем их предшественники.

  При этом главной ареной борьбы нашей эпохи установлен духовный мир, а не мир физического  совершенствования. Однако и мир примитивных виртуальных удовольствий так же противен замыслу Создателя, как и предыдущий примитивный мир культа тела.

  И он уничтожит его, хотя формально к тому и нет никаких причин: homo economicus так же хорош и живуч, как и его предшественник динозавр. Но не ради этого ублюдка Создатель сотворил мир.

  А потому на место человека экономического следует воздвигнуть человека риунистического, homo riunione. Именно такова печка для создания альтернативной экономической науки.

  В чем смысл человека риунистического? В отрицании удовольствия, счастья, как материального, так и виртуального как основной, доминантной мотивации, признания его таким же нелепым пережитком, как уничтожение квелых детей или уважение исключительно физически сильных людей в древние эпохи. Как смех, над рогами или хвостами, если они вырастают у людей.

  В чем нам открыт смысл жизни Создателем? В Спасении. Соответственно мотивация человека риунистического должна исключать соблазн, а следовательно инфляционная экономика теряет свой ведущий аргумент, более того именно в таком понимании неизбежно упразднение товарно-денежного обращения и торжество принципиально иных ценностей.

   Если говорить более прикладным языком, то в отсутствие соблазна материальные человеческие потребности становятся легко удовлетворяемыми. Не так уж и сложно сносно накормить, одеть и обеспечить жильем все население Земли. При условии, если оно будет довольствоваться научно обоснованной, вполне комфортной, но далекой от излишества нормой.

  А весь нереализованный потенциал, который сейчас бесследно сгорает в ТВ-передачах, спортивных зрелищах, казино и виртуальных компьютерных играх, тусовках и просто банальных пьянках, пустить на внутреннее совершенствование и духовный рост. Чтобы взамен чувствовать радость от воспитания детей, от выполнения догматов своей Веры, от возможности служить на пользу Отечеству, от выполнения долга перед супругой/ супругом и родителями.

  Это и есть homo riunione. И каждый человек обязан сделать выбор: кто он. И если даже homo economicus победит, этот мир должен знать, что у него был выход. И не человек его не заметил, а просто не пожелал им воспользоваться.

  Риунистическая экономика так же неразрывно связана с дефляцией, как капиталистическая с инфляцией. Однако, в ней нет искажения, вызванного созданием ложных ценностей, поэтому рост производительности труда, который обычно превышает рост сложности производимых изделий, неизбежно означает их все большую доступность и  снижение цен до такого уровня, когда товарно-денежное обращение станет бессмысленным рудиментом как таковое.

  Для функционирования такой экономики необходимо создание общенародных предприятий (аналогично экономике СССР 40-50-х годов), целью которых должны быть:

1. Производство товаров по минимально возможным ценам, но в количестве не выше, чем общая потребность страны в таких товарах с учетом ответственного и бережливого потребления.

2.  Просветительская и образовательная деятельность, только вместо марксизма-ленинизма должно проповедоваться Православие, презрение к стяжательству и  доктрине homo economicus, презрение к рабству личного удовольствия, нравственные ценности: любви к своей стране, детям, родителям.

3. Обеспечение 100% занятости населения подведомственной предприятию территории.

4.  Материальное обеспечение отдыха и быта работников предприятия и их семей.

5. Вовлечение работников  в различного рода творческие группы, от научных исследований до живописи, театра или музыки. 

6.  Обеспечение широких возможностей для образования в любом возрасте.

  Разумеется, что такие предприятия должны быть освобождены от приоритета прибыльности, ведь основной задачей экономики является не прибыль, а сама жизнь. Причем не просто расширенное воспроизводство жизни, но только жизни угодной Богу.

  Непрерывное снижение цен, а так же создание подобных предприятий в различных отраслях народного хозяйства позволит вполне рыночными методами вытеснить весь частный капитал, не прибегая к насильственной национализации.

   Насильственная централизация нужна исключительно для банковского капитала и для установления монополии на внешнюю торговлю.

  Первое необходимо, так как дефляция и ссудный процент взаимоисключающие вещи, в условиях дефляции любые инвестиции носят исключительно государственный характер. Это может показаться не очевидным, но частные банки в условиях дефляции неустойчивы, они будут кредитовать все более и более банкротящиеся частные предприятия, не имея возможности списывать свои долги за счет их обесценивания их во времени. Тогда как банкротство банков означает крах всей финансовой системы.

 Причем сам смысл процента будет искажен: ценность денег будет возрастать сама по себе, даже без инвестирования их в дело. Т.е. частные инвестиции станут во многом бессмысленными и рискованными, так как возможность обеспечить даже минимальный  ростовщический процент на непрерывно укрепляющиеся деньги будет очень сложно.

  Поэтому функции сбережения и кредитования экономики у банков должны быть изъяты с самого начала, чтобы не допустить изначально безвозвратных кредитов и расточительства ресурсов. При этом  сберегательные вклады должны быть беспроцентными и иметь смысл исключительно для обеспечения безопасности хранения крупных сумм денег. Финансирование инвестиционных программ предприятий государством так же должно происходить преимущественно беспроцентно – какой смысл в дополнительном увеличении себестоимости их продукции?

  Что же касается второго - монополии на внешнюю торговлю, то здесь все ещё более очевидно. Это единственный способ полноценной защиты внутреннего рынка, как от необоснованного вывоза, так и ввоза товаров, от дисбаланса цен, искусственных дефицитов и излишков. Как и национальной валюты. Вот цитата Ю.И.Мухина по этому поводу:

А вот то, как руководил экономикой Сталин, – это наступление, это экспансия на мировой рынок. При монополии внешней торговли, напомню, государство у своего производителя покупает товар за 10 рублей, продает его на мировом рынке за 2, покупает там же 2 банана по 1 рублю и продает их на своем рынке в сумме за 12, торгуя с прибылью. Что получается? Если твои производитель насытил свои рынок, то ему нет необходимости снижать производство или даже темпы роста, поскольку ты, вывозишь лишний товар на мировой рынок и начинаешь его захват. На мировом рынке можно продать любой товар, но для такой страны, как Россия, – страны с очень затратными условиями производства – важно, чтобы это была торговля в два конца: экспорт и импорт одновременно. И без конкуренции своих производителей и покупателей друг с другом, т. е. удобнее всего, когда коммерсантом на внешнем рынке выступает само государство. [40]

   Любопытным свойством дефляционной экономики является так же снижение ВВП в монетарном выражении. Хотя в натуральном выражении неизбежен медленный, но неотвратимый рост. Впрочем, теоретически возможно и снижение, хотя бы по таким причинам:

  В 60-х годах в СССР был поставлен эксперимент по коммунистическому общежитию, который почему-то освещался очень скупо. На норвежском острове Шпицберген СССР взял концессию на добычу угля, и там была наша колония. Посылали опытных специалистов и, разумеется, туда, ехали люди за деньгами, т. е. далеко не рафинированные бессребреники. В этой колонии были магазины, в которых, естественно, все продавалось за деньги. Экспериментаторы поставили советскую колонию Шпицбергена в условия, похожие на коммунизм, – объявили, что все товары можно брать бесплатно по потребности. Сначала все бросились хватать, особенно дефицит – паюсную икру, сигареты с фильтром и т. д. Но экспериментаторы упорно снова и снова заполняли магазины товарами. И тогда люди успокоились и стали брать ровно столько, сколько им нужно. Но главное оказалось впереди. Спустя некоторое время они стали бесплатно брать меньше товаров, чем раньше покупали! Правда, это были советские люди, которые, по меньшей мере, школьное воспитание получили при Сталине, а не нынешние россиянцы. [40]

  Иными словами, привычка к изобилию и качественность вещей могут приводить просто к отсутствию необходимости все возрастающих объемов производства. Ведь если потребности полностью удовлетворены, причем надолго, то зачем производить?

  Так же следует отметить, что отсутствие потребности в растущей денежной массе позволяет играючи обходить требования currency board, ведь номинально она снижается. Тогда как валютный курс может быть практически произвольным, как девальвированным, так и укрепленным. Поэтому снижение внутренних цен при постоянном росте натуральных объемов и манипулируемом курсе валюты позволяет иметь непревзойденную конкурентную позицию на внешнем рынке, фактически возможности экспорта будут ограничиваться лишь производственными мощностями страны и политической целесообразностью, а не законами мирового «рынка».

  Именно поэтому дефляционная экономика не имеет альтернативы и способна в короткие сроки полностью уничтожить свою предшественницу – инфляционную. Панический ужас перед чем и привел к немедленному сворачиванию единственного эксперимента подобной модели во главе с И.В.Сталиным.

  Единственная слабость данной модели – человеческая душа. Если её выбор склоняется в пользу homo economicus, в пользу личного удовольствия и безделья, в подобной модели ей будет тесно и неуютно. Она будет скучать по прекрасным и запретным соблазнам инфляционной экономики, тогда как воздержание риунизма и служения для неё пресно и тоскливо. Зачем нужна Родина, если нет кайфа, если нет заветной мечты?

  Подобные муки идентичны с муками наркомана, который до конца жизни борется с искушением хотя бы ещё разок испытать свое блаженство. С удивительной грубостью и изобретательностью оправдывающего свою страсть.

  Надеюсь, человечество сможет избавиться от своей пагубной наркоманской привычки к доллару и соблазну. И понять низменность своих «заветных мечтаний». Ради этого и пишу.

  В этом месте, после краткого знакомства с альтернативой, уместно сформулировать ограничения всех существующих экономических моделей.

   Все существующие экономические модели  рассматривают экономический рост, как функцию научно-технического прогресса, демографических и монетарных факторов.     

   Тогда как суть классической экономической доктрины – это индустрия соблазна, т.е. создание новой формы соблазна оценивается рынком выше, чем создание подлинно нового изобретения или технологии. Рынку нужны новые рынки, т.е. новые потребности, а не более эффективное удовлетворение имеющихся потребностей.

 Именно поэтому расходы на рекламу в мире не намного (всего примерно в 2 раза[2]) уступают расходам на НИОКР, а создатели красивых лозунгов и аппетитных призывов потреблять получают больше, чем создатели новых хороших вещей. И это при том, что именно НИОКР до сих пор ещё являются главным фактором геополитического и военного могущества.

   Если же убрать фактор геополитического соревнования и государственного стимулирования экономики, можно ожидать заметного превышения рекламных расходов над НИОКР, как это и наблюдается в подавляющем большинстве корпораций.

    Кроме перекоса с общественно-полезных НИОКР в сторону абсолютно паразитической рекламы, многие исследователи отмечают в качестве существенного недостатка и нездорового фактора  виртуальный характер современной экономики, значительное превышение финансово-виртуальной её чести над реальным сектором.

  Так или иначе, но такие экономисты просто не понимают, что сама суть инфляционной экономики соблазна – виртуальное и нематериальное ничто. Фетиш. А экономика фетиша не может не презирать реальный сектор. Что стоят вещи, по сравнению со страстью?

  Так же как неуловима и непостоянна страсть, так невнятны и экономические модели, построенные на этом традиционном фундаменте. Книги об экономике слишком похожи на книги о любви с «научной» точки зрения.

  Поэтому главный фактор экономического роста – это не научно-технический прогресс, демография или динамика денежной базы, а постоянный рост монетизированной стоимости соблазна, разнообразного перечня материальных и нематериальных вещей, которые можно купить за деньги. Того, что называется «американской мечтой» или общественным богатством.  Хотя истинная (исходя из себестоимости и альтернатив) цена всего этого барахла зачастую просто ничтожна.

  Следующее следствие ещё более фундаментально. Инфляционная экономика и монетарный экономический рост совершенно не связаны с научно-техническим прогрессом.

  Ведь определяющим для этой модели является рост соблазна, его совпадение с прогрессом не более, чем случайно. И если удовлетворение растущего соблазна войдет в противоречие с прогрессом, последний будет отвергнут.

   Одновременно происходит постоянная минимизация научно-технического прогресса. Развитие науки и техники сдерживается крупными корпорациями, которые пытаются направить его в нужном, для себя, русле. Я. Бутаков пишет: "Современная Америка, шедшая в авангарде научно-технического прогресса , превратилась в его тормоз. Ее удовлетворяет нынешнее положение вещей. Крупный финансово-промышленный капитал, концентрирующийся в Америке, стремится к тотальному контролю над распространением новых технологий, видя в их появлении и росте естественную угрозу своему господству. Каждое новое изобретение объявляется монополией той или иной компании, которая не спешит его внедрять, ибо ее вполне устраивает достигнутый уровень производства. Русские НИИ, лишенные финансирования, ставятся под иностранный надзор, а русские ученые вынуждены продавать свои разработки за границу, где за них платят лишь для того, чтобы они не стали достоянием России. Капиталистическая система в конце ХХ века допускает только "дозированный" прогресс. Именно этим можно объяснить полный упадок отраслей, связанных с развитием перспективных энергетических технологий, и гипертрофированное развитие "индустрии потребления", куда ныне следует отнести и компьютерные технологии, служащие для большинства людей лишь средством удовлетворения потребности в информации". ("Русская имперская идея и научно-технический прогресс"). [45]

  Именно подобное мы и наблюдаем сейчас. Что будет, если будет изобретена в принципе не ломающаяся стиральная машина или автомобиль? Не 5-10 лет службы, а лет 100 или 200, без ремонтов и техобслуживания?

  Если мобильные телефоны, телевизоры, мебель, холодильники и утюги станут практически вечными?

  Совершенно верно, рыночная экономика умрет. Ей не нужно эффективное удовлетворение потребности человека, оно для неё смерть. Именно так инфляционная экономика подходит к своему логическому концу в этом мире: она более не признает прогресс и становится фактором затяжного спада и регресса. Будучи совершенно беззащитной против своей риунистической дефляционной последовательницы.

  Для инфляционной экономики критически важно изобретение все новых технических игрушек, все более новый и совершенный дизайн имеющихся вещей и все более низкое их качество. Последними такими прорывными изобретениями были DVD, мобильные телефоны и плоские телеэкраны. Что создало спрос на полную замену ещё вполне рабочих видеомагнитофонов и обычных телевизоров на все более новые и престижные модели. Похожая ситуация происходит с заменой лампочек накаливания на энергосберегающие, хотя уже разработана более прогрессивная светодиодная технология.

  То есть даже 10-летие без подобного кардинального  домашнего перевооружения несет в себе риск кризиса для инфляционной экономики, для минимизации которого рынок все время поддерживается в состоянии ажиотажа.

  Очевидно, что чем более этот ажиотаж или бум будет абсорбирован уже чисто  виртуальной сферой, тем инфляционная экономика будет устойчивее.

  Точно так же современные автомобили достигли пределов совершенства дизайна. Дальнейшие усилия дизайнеров скорее только портят уже достигнутое. Совершенство дизайна многих вещей (например, интерьеров) достигло расцвета и неизбежно клонится к упадку и безвкусию.

  Все это говорит, что сфера конкуренции уже по факту все более переходит в виртуальную сферу, так как чисто материальный соблазн более не дает нужных эмоций, он слишком примитивен для современных искателей счастья. 

  Отметим, что все изобретения инфляционной рыночной модели направлены на удовлетворение тех или иных потребностей и псевдопотребностей человека. Они не направлены на фундаментальную науку, на исследование космоса или природы ради интереса и творчества, а не ради денег. Сама система грантов больше похожа на профанацию идеи науки, на официально разрешенное написание курсовых или научных работ за деньги, нежели на серьезный подход к организации научной работы и исследований.

  Посмотрим, насколько далеко удастся этой модели ещё дальше идти без радикального разрыва с прогрессом, но есть достаточно много признаков, что эти их пути окончательно расходятся.

  Теперь можно, наконец, сделать окончательный вывод о причине несостоятельности и невнятности представления в традиционных экономических моделях причин экономического роста. Объяснение заключается в том, что как мы выяснили во второй и в четвертой главе,  сама по себе рыночная экономика склонна к затуханию, и только наличие мощного стимула соблазна и постоянного притока денег способно поддерживать длительную мотивацию к экономическому росту.

  Тогда как само закладывание в основу экономической модели затухания или вырождения противоречит представлениям абсолютно всех экономических школ и является чем-то святотатственным. Хотя это всего лишь последовательное доведение до своего логического конца концепции «редких ресурсов».

  Точно так же количественное измерение соблазна или страсти не может являться предметом науки. Но именно этот фактор и является главным современным критерием экономического роста: удастся ли очередной раз вызвать восторг рынков очередной новинкой дизайна или технического чуда, или нет. Соответственно определяется денежная масса, прибыли и экономический рост.

   А так как научные методы причинно-следственной взаимосвязи в случае подобного экономического роста неприемлемы, применение находят исключительно различные методы «технического» анализа и аппроксимации предыдущих значений.

  Особое распространение получили «приростные» или «предельные» функции, на самом деле являющиеся лишь линейными аппроксимациями экономических процессов. Тогда как для удовлетворительного разложения функции в ряд требуется минимум 3-4 члена. Но если даже с линейными трендами нет особого понимания, на уровне прямая ли некоторая зависимость, или все-таки обратная, то что будет экономическая наука делать со степенными или дифференциальными уравнениями третьего или четвертого порядка? Точность аппроксимаций от этого может и улучшится, только хоть какое-нибудь понимание исчезнет полностью. А ведь основная задача экономики не прогнозирование, а понимание, без чего управление невозможно.

   Осознание того, что рыночная экономика расходится с здравым смыслом и научно-техническим прогрессом, иногда приводит к следующим выводам.     

    Выходом из кажущегося исторического тупика, действенным лекарством от архаизации должно стать развитие технологий, объективно взрывающих монополизм, в том числе и глобальный.

    Подобно тому, как современный человек дважды в день чистит зубы не потому, что боится кариеса, а потому, что так принято, точно так же этот же самый современный (и завтрашний) человек должен стремиться к технологическому прогрессу. Он должен жертвовать ему свои деньги подобно тому, как в приведенном примере он жертвует общественным приличиям свое время, как правило, не задумываясь о потребностях его собственного здоровья.

  Человечество приближается к коренному изменению мотивации своей деятельности.

   Заменой узкорыночного стремления к голой прибыли, автоматически рождающего монополизм, постепенно становится объемлющее, включающее его стремление к новым технологиям, делающим жизнь не только более богатой и благополучной, но и более разнообразной и интересной. Упование на технологии против всесилия порождающего монополизм рынка, при всей наивности такого упования (как и любой, во все времена надежды на лучшее будущее), представляется перспективным. По сути дела, это новая, современная форма социалистической идеи, преображающейся из традиционной социал-демократической, свойственной индустриальной эпохе, в идею технологического социализма. [44]

  Т.е. взамен доллара и соблазна  предлагается молиться научно-техническому прогрессу. Даже «уповать» на него.

  К сожалению, эта мотивация точно так же неполноценна, как и любая другая атеистическая, но с претензией на высший смысл. Её слабое место – средство объявляется целью. Как экономический рост не может быть целью,  как и благополучие, мир, счастье, точно так же целью не может быть и знание или умение. Процесс не может быть мотивацией, а знание – это всегда процесс. Мотивацией может быть только результат. Таким результатом есть гармония, личное соответствие каждого человека замыслу Бога, сознание внутренней правоты и выполненного долга служения.

  Как, впрочем, и вечно изменяющийся, магический соблазн, мечта, которые хотя и умирают по мере их достижения, но всегда порождают новые, ещё более ослепительные перспективы.

  Что же касается дефляционной экономики, то научно-технический прогресс является одним из факторов творчества и тяги к знаниям, которые способны заменить традиционные человеческие страсти и соблазны. Поэтому никакого противоречия между дефляционной моделью и прогрессом не существует, скорее наоборот.

  Причем есть все основания предполагать, что в рамках этой модели новые открытия и изобретения будут направлены не на удовлетворение псевдопотребностей человека, но на минимизацию ущерба от его деятельности для окружающей среды, на достижение все большей гармонии  с окружающим миром. Поскольку удовлетворение ограниченного количества материальных потребностей будет все более и более тривиальным и необременительным делом. А потенциал свободного времени и излишних ресурсов такого общества просто колоссален.

   Так же следует отметить, что противоречие между инфляционной и дефляционной экономикой гораздо глубже противоречия между трудом и капиталом. Ибо ликвидация частной собственности на землю, или частной собственности  как таковой вовсе не исключает инфляции или вопиющей неравномерности распределения богатства в обществе, тогда как именно дефляционная экономика это противоречие решительно уничтожает и возрождает социальную справедливость. Но готово ли общество к принятию справедливости?

   Рассмотрим теперь особенности дефляционной экономики.

5.3 Риунистическое сито.

  Суть риунистической экономики – отказ от соблазна, отказ от виртуальной и псевдонаучной самоценности (стоимости) материальных и нематериальных вещей. При этом сам предмет изучения традиционной экономической науки исчезает, вместо полумагической веры в рынок и саморегуляцию, предметом экономики становится рациональное производство и распределение достаточно узкого перечня вещей, действительно полезных и необходимых для жизни.

  Единственным препятствием такой модели является сопротивление homo economicus,  которые будут всегда и в любом обществе, поэтому единственным средством борьбы с этой регрессивной, но живучей идеологией является необходимость дать homo economicus возможность полноценно реализовать себя и свои ценности без ущерба для общества в целом.

  Речь идет о создании прямого риунистического сита на пути homo economicus во власть, культуру, искусство или науку. Истинному ученому главное – возможность вести свои исследования и общения с единомышленниками, а не качество его кофе и сорт его сигарет. И если последнее оказывается важнее, то проблема не в том, что пролетарий зарабатывает в несколько раз больше профессора, а в том, что профессор выбрал неверную специальность.

  Данная тема достаточно широко раскрыта в моих статьях о мотивации [43] и только косвенно связана с темой дефляционной экономики, поэтому широкое освещение её здесь не совсем уместно.

  Ключевая идея заключается в том, что только homo riunione, равнодушный к материальной мотивации, легко пройдет во власть и другие определяющие мировоззрение сферы, тогда как homo economicus получит возможность самовыражения в пролетарских профессиях и в традиционном для него совершенствовании своего быта. Он будет на вершине в рамках собственной иерархии ценностей.

  При этом в отличие от марксизма-ленинизма, неуместный флер пролетарской романтики будет развеян. Труд будет иметь воспитательное значение и вызвать уважение, но акцент пролетарской исключительности будет низложен. Суть воспитательного значения труда не только в его напряженности или добросовестности, но и в его риунистическом характере, т.е. когда доминирующей мотивацией  является не личное, но общественное благо. А точнее, служение и соответствие высшему замыслу.

  Миф, что пролетарий – передовой класс должен быть развеян, но не потому, что в традиционной общественной модели там собираются преимущественно неудачники и алкоголики, а в риунистической модели – рвачи и проходимцы. Но лишь потому, что все «профессии равны», значение имеют лишь внутренние ценности самого человека. А следовательно, сама идея «передового класса» антинаучна,  если конечно её не интерпретировать в самом широком противопоставлении вроде «труженики-паразиты».

   Так же следует отметить необходимость всеобщего приобщения  к самому тяжелому и грязному труду молодежи, бывших школьников и будущих студентов, чтобы «белоручек» в стране не было. С одной стороны это дает возможность юношам и девушкам  с молодости стать полноценными гражданами страны, высокооплачиваемыми работниками, слезть с шеи своих родителей и кормильцев. С другой стороны, это решит проблему уборщиков, ассенизаторов и прочих презренных и нежеланных пожизненных профессий.  Но главное, человек, неоднократно вымывший общественную уборную, никогда не будет гадить мимо унитаза. И это просто незаменимая школа для молодежи. Так же, как и помощь колхозам, служба в армии, и другие общественно-полезные работы. Именно такая школа способна поставить надежное сито не только для материально озабоченных homo economicus, но и для их более высокоорганизованных собратьев, которые видят ценность исключительно в соблазне. 

  При наличии такой системы социального лифта и обогащения человеческой породы, а так же при обязательной поддержке духовных наставников  Православной Церкви, homo economicus будет надежно обезврежен. Даже несмотря на его существенное численное преобладание в настоящее время.

  В качестве подтверждения существования альтернативной мотивации приведу такую цитату:

  В другом исследовании, хотя и не являющимся экспериментальным, но стоящем в этом же тематическом ряду, было показано, что удовлетворенность работников своим существованием - "качество жизни" - очень слабо зависит от уровня дохода. Результат - весьма неожиданный для всевозможных любителей выстраивать различные шкалы качества жизни, носящие, как правило, чисто идеологический либо спекулятивный характер. [50]

  Так же здесь уместно описание мотивации в Японии Ю.И.Мухина:

 Японская система управления людьми считается непревзойденной, лучшей в мире и, кстати, невоспроизводимой. Попытки американцев привить ее у себя окончились ничем, появилась даже шутка, что внедрить японскую систему управления на американских предприятиях очень просто, но нужна только малость - чтобы на этих предприятиях работали японцы. Поскольку основа японской системы - моральный кодекс граждан, их образ мысли, ее действительно трудно воспроизвести даже нам, советским людям, хотя нам легче, чем американцам, так как в СССР образ мысли людей был также направлен на беззаветное служение Родине: и мы, и японцы рассматриваем Отечество, как семью. Но у японцев есть преимущество перед нами: их кодекс чести требует беззаветного служения и более маленьким коллективам - своим фирмам. Они и их рассматривают как семью. Этого у нас не было. И ничего подобного нет в остальном мире, тем более на Западе.

 В Японии рабочий служит президенту фирмы, но и тот служит рабочему фирмы и не потому, что так приказало какое-то начальство. Это их образ мысли, фирма - это их семья. Японцы - это природные коммунисты, они просто не пользуются этим словом.

 Член семьи обязан сделать все во имя семьи - это первая половина девиза и социализма, и коммунизма: "От каждого по способностям...". Вторую половину девизов "...каждому по труду" или "...каждому по потребностям" японцы, как и мы, в первом случае не в состоянии организовать, во втором - пока не способны обеспечить. Я бы сказал, что они заменили ее формулой: "... каждому столько, сколько фирма в состоянии дать". Заметьте - фирма, а не президент или начальник цеха, или мастер. Доход работника фирмы не зависит от начальника.

 Когда японец устраивается на фирму, ему назначают оклад, который регулярно повышается, но это определяется только стажем работы. Он может сделать карьеру или всю жизнь стоять у конвейера - повышение его оклада будет зависеть только от стажа. Начальник к этому не имеет отношения и не в состоянии изменить оклад подчиненного. Каждому работнику к окладу делаются отчисления от прибыли фирмы - бонусы. По нашим меркам, они могут быть весьма значительны - свыше 50 %. И каждый работник знает, будет бонус или нет, зависит от процветания фирмы.

Фирмы поощряют своих людей славой, то есть делают так, чтобы конкретное Дело человека поощрило его славой. Например, на заводе фирмы "Шарп" в Точиге нас, заводских работников из СССР, поразили размах соревнования рабочих и объем сопровождающей его наглядной агитации. Тянущаяся вдоль сборочного конвейера видеомагнитофонов стена длиной метров 200 представляла собой сплошной стенд, где были плакаты с численными показателями, доски почета, фотографии лучших рационализаторов и лучших контролеров, лучших по специальности, лучших по качеству, были и индивидуальные портреты, и групповые портреты лучших бригад.

В этом проявляется стремление японцев привязать своих людей к Делу. Поскольку у нас большое значение придавалось премиям победителям соревнований - материальному стимулу, я поинтересовался об этом у них и с удивлением узнал, что японская максимальная премия - чисто символическая: не более 5-7% оклада (а мы порой премировали автомобилями); это значительно ниже порога чувствительности премирования, а на начальную премию можно купить от силы две пачки сигарет. То есть у японцев стимулы служить собственному Делу чисто моральные. [54]

 Как видим, японцы давно поняли бессмысленность и непосредственную вредность материальной мотивации.

5.4  Налоговая система.

    Необходимость принципиально новой налоговой системы в рамках дефляционной экономики вызвана сменой всей парадигмы и предмета экономической науки. Если стоимость, ценность, а точнее соблазн – ничто, то что тогда  является базой налогообложения?

  Ведь самое главное и святое для homo economicus – это приращение располагаемого ими соблазна, т.е. прибыль. Измеренная в специальных общепризнанных международных фишках – долларах. На основании суждений дипломированных бухгалтеров и аудиторов и международно утвержденных правил учета. Своими заключениями респектабельно подтверждающих существование этого феномена.

   Поэтому самый естественный налог рыночной экономики – налог на прибыль, ценность которого в дефляционной экономике ничтожна.

    Но даже такие налоги, как налог на роскошь или экологические сборы находятся в плену идеологии самоценности соблазна.

  Так налог на роскошь лишний раз подчеркивает недоступность и эксклюзивность богатства, позволяет богатеям гордо ездить на своих лимузинах и вертолетах и говорить: «я честно заплатил все налоги и содержу сотню тысяч бездельников вроде вас». То есть этот налог не только не притесняет богатство, а наоборот, он его официально легализует, делает моральным и даже благородным.

  Экологические сборы так же исповедуют философию пресмыкания перед капиталом. Типичная логика такова: предприятия, сбрасывая яды в природу, наносят ущерб, который  отражается в их балансе в виде экологических сборов, следовательно, уплатив сбор капиталист вправе считать себя вполне «зеленым». Ответственность за собственную бесхозяйственность и отравленную природу благополучно переложена на безвестного и бесправного чиновника контролирующего органа. Который так же найдет способ уйти от этой ответственности. Поскольку ответственность передать невозможно, если её не желают взять.

  Таким образом, традиционная налоговая система представляет собой тонкую игру, в которой умные и ловкие выигрывают долларовые фишки, а честные и ленивые в лучшем случае ругают порочную систему, в худшем случае пытаются с ней бороться и оказываются крайними в той цепочке отказа от ответственности, которая иногда все же должна обрываться.

   Очевидно, что в риунистической экономике, отказавшейся от соблазна, для людей способных брать на себя ответственность, подходы к налогообложению должны быть принципиально иными.

  Во-первых, следует признать, что прибыль, чья бы она ни была, как бы честно она ни была заработана, - лишь частное дело конкретных лиц и их же проблема. Как и балансы, бухгалтерские отчеты и стандарты. И не дело государства считать чужие деньги.

  А во-вторых, что является главным продуктом нашей цивилизации? Пирамиды чего мы производим, по сравнению с которыми египетские пирамиды – жалкие и ничтожные холмики?

  Мусор. Горы токсичного, радиоактивного и веками неразлагающегося мусора. Вот – он наглядный памятник нашей цивилизации, её лицо, её гордость. Вот достойное напоминание всем нашим детям о гибельности, ничтожности и отвратительности общества, построенного на  гонке личного потребления.

   Поэтому правильным и очень естественным сделать основой системы налогообложения этот конечный результат человеческой деятельности. Нет ничего справедливее и, кстати, проще в администрировании.

  Причем налоговый инспектор и мусорщик совместятся в одном лице,  что весьма и весьма символично. С другой стороны все высокотехнологичные и наукоемкие, но безвредные предприятия автоматически станут безналоговыми. Плательщиками налогов будут только их работники, производящие бытовой мусор.

  Может возникнуть вопрос, а зачем вообще нужно налогообложение после отмены товарно-денежного обращения? Исключительно в воспитательных целях. До тех пор, пока значительную часть человеческого общества по-прежнему будет составлять homo economicus. А ответственное потребление и поведение этой разновидности человека можно обеспечить только традиционными экономическими мотивационными методами.

5.5 Императив.

  Традиционная правовая система так же абсолютно несовместима с риунистической экономикой. Глубинность противоречия заключается уже в самом слове «право».

   Согласно общепринятой концепции, существует некое «природное» или «естественное» право у каждого человека,  народа, нации. По праву рождения или существования.

   Т.е. достаточно человеку родиться, как ему уже кто-то должен.  Именно такая вывернутая и недобросовестная логика приводит к существованию парадоксов, когда родители  должны своим детям, педагоги – ученикам, врачи – пациентам, милиционеры – хулиганам. Тогда как последние в этой связке никому ничего не должны, так как у них – права.

   Эта чушь должна быть раз и навсегда отторгнута дискредитацией и окончательным отказом от использования самого слова и понятия  «право». Такого понятия не существует.

   Существует  понятие Долга или Императива, как у Э.Канта. Т.е. абсолютно все законы страны должны носить форму перечисления обязанностей, налагаемых Законом. Разумеется, эти обязанности должны быть понятны, выполнимы и адресны, иначе никакого смысла в таком законодательстве нет. Причем даже запреты по возможности должны быть сформулированы как обязанности, как инструкция к выполнению, а не как абстрактный безотносительный запрет.

   По большому счету та часть современных законов, которые действительно работают, носят именно такой распорядительно-императивный характер. В отличие от норм, описывающих права, но не предусматривающих инструментов по реализации этих прав, а потому не работающих. Таковы большинство Конституционных норм, которые скорее вносят бардак и создают ненужные правовые коллизии, нежели реально защищают интересы граждан, например, в части бесплатного здравоохранения, образования или обеспечения жильём.

  Более того, подобная фиксация норм долга государства перед гражданами в принципе аморальна и нелепа, она предполагает, что у государства есть другие цели, кроме заботы о своем народе, но что именно такая норма будто бы способна защитить народ от злокозненности государства. Меж тем общеизвестно, что нет более популярных законов, чем популисткие, предвыборные аттракционы щедрости, предполагающие раздачу благ государства кому попало.

   Т.е. проблема заключается не в нежелании чиновников раздавать блага, а в противоречии такой раздачи самой сути экономики соблазна, в которой блага никогда не распределяются бесплатно, а только среди тех, кто сумел хоть что-нибудь продать и тем самым кого-то соблазнить. Следовательно, чиновники, контролируя тот или иной общественный ресурс, воспринимают себя как законных продавцов благ или ресурсов, а не как распорядителей общественного добра.

  Именно поэтому четкий и исчерпывающий перечень обязанностей гражданина намного более действенен с точки зрения подлинной социальной защиты, нежели пустая декларация прав, которая всегда формируют рынок по продаже и перепродаже этих прав.  

  Причем вся система законодательства должна умещаться в полудюжине законов и быть понятна даже неграмотному человеку.

  А вот вопросы сложные, неоднозначные, морально-этического характера должны разрешаться исключительно духовным лицом Православной Церкви. Именно такой подход станет решающим шагом к восстановлению статуса и авторитета Церкви, обеспечит надлежащее перевоспитание и исправление оступившихся.

 .

5.6 Отмена денег

  Естественность и необходимость отмены денег в риунистической экономике прямо вытекает из постулата об отмене соблазна. Ибо деньги суть измеритель и распорядитель этого явления.

  Для подлинно свободного от материальных забот человека деньги бесполезны. Как и для ребенка или посетителя отеля «все включено». Свобода от необходимости думать о деньгах, рассчитывать, «вписываться» и оптимизировать полезность покупок, переживать, что деньги «кончатся» или  «лежат без толку и не работают» - вот подлинная свобода.

  Удивительно, что именно богачи думают о деньгах, рассчитывают и «вписываются», гораздо чаще, чем неимущие. Странно, что подавляющее большинство людей почему то страстно любят свои цепи, считает их прогрессивными и ужасно приятными. И чем толще цепь, тем больше привязанность.

   Меж тем отмена денег – вот подлинная революция и прогресс в сфере Духа и сфере ценностей.

   Здесь уместно сделать дополнительное пояснение по поводу невозможности частного ссудного процента в дефляционной экономике.

   Непрерывное увеличение покупательной способности денег с учетом отсутствия критерия прибыльности для государственных предприятий означает неизбежное сокращение номинального размера прибыли для любого конкурирующего частного предприятия вплоть до убытков или нулевого значения.

  Но если инвестиционный потенциал  государственного предприятия зависит от государственного финансирования и фактически нелимитирован и бесплатен, то для погашения частных займов и процентов по ним частному предприятию следует иметь продукцию, которая как минимум будет сохранять свои ценовые параметры, несмотря на общее снижение цен.

  Вероятность существования подобного частного предприятия и соответствует вероятности выживания частного ссудного процента. Очевидно, что при условии национализации всех ценообразующих естественных монополий (ЖКХ, ж/д транспорт,  нефте-, газо-, электро- и водоснабжение), вероятность выживания частного ссудного процента нулевая. Именно поэтому кредитно-фанансовая система должна быть национализирована до её неизбежного банкротства.

5.7 Занятость.

  Методы обеспечения 100% занятости населения, причем безотносительно к возрасту и другим характеристикам (пол, здоровье, образование, квалификация),  должны быть противоположны описанному выше решению ефрейтора насчет копания траншеи.

  Это значит, что сами критерии занятости должны неуклонно снижаться по мере роста производительности труда, так, чтобы полная занятость все время сохранялась.

 При этом те, кто принципиально не хочет работать, должны получить такую возможность, но без негативных последствий для общества. Тогда как абсолютно все желающие трудиться, независимо от состояния здоровья и степени инвалидности, должны получить неограниченную возможность участия в общественном труде.

   Все большее свободное время должно быть использовано для творчества и обучения, иными словами, ключевым решением проблемы занятости является добровольная самозанятость, т.е. люди сами должны находить себе занятия, поглощающие их свободное время полностью.

  Это могут быть путешествия, экскурсии, туризм, участие в археологических раскопках, написание книг, музыки, различные научные дискуссии и конференции по абсолютно любым тематикам.

  Иными словами, если норма занятости будет 10 часов в неделю, то отработав свои 4 месяца в году, человек может в остальное время целиком себя посвятить хоть кругосветному плаванию, хоть дайвингу или серфингу, а может просто уехать на свою любимую пасеку или дачу.

  В условиях постоянного положительного примера и захватывающих возможностей проведения свободного времени, пьянство, наркотики и лень станут редчайшим и нетипичнейшим исключением, просто откровенной глупостью, примерно как жизнь в хлеве между свиньями при наличии благоустроенной квартиры.

  Но нельзя отрицать, что найдутся и такие, устойчивые к перевоспитанию личности.  Таких следует изолировать от общества с поражением значительного числа их прав. Дело в том, что общество не имеет права запретить таким своим членам следовать своим дурным привычкам: пьянству, разврату, иного рода безответственности в их личное свободное время.

  Для понимания способа разрешения этой проблемы, следует идентифицировать категорию подобных людей, подверженных страстям плотским идентично с людьми, имеющими банальное отвращение к труду, будь этому причина страсть к воровству, насилию, пьянству, разврату или банальное хитроумие, сводящееся к липовым больничным и саботажу.

   Суть  всего этого диагноза одна: одержимость иными, альтернативными ценностями. Ибо в отличие от homo economicus и homo riunione, прилежных в труде и рациональных в решениях, есть ещё человек иррациональный, а именно человек криминальный.

 И, по большому счету, именно человек криминальный является основным врагом человека риунистического, тогда как человек экономический, по сути, его вернейший союзник. Ведь человек экономический рационален, а следовательно законопослушен и трудолюбив. Его превращение в человека риунистического неизбежно, при наличии наглядного примера, убедительной мотивации и материальной выгоды.

  Следует понимать, что союз человека экономического и человека криминального в период рыночной экономики является скорее естественным симбиозом на фоне неопределенности целей в отсутствие критериев истинного права, т.е. императива.

  Соответственно, если рациональное поведение становится одновременно духовным, человек экономический отделяется человека иррационального, для которого преступление представляет собой ценность само по себе, независимо от общественных установок.

  Разумеется, первенство в перевоспитании и реабилитации подобных людей принадлежит Церкви, опытным духовным лицам. Именно эта профессия возвращения заблудших душ в отчее стадо и  должна быть наиболее почетной, причем не только в риунистическом мире, но и в любые времена.

  Но, так или иначе, некоторый процент человеческого брака в принципе неизбежен. Мне кажется, что уместно пожертвовать безделием таких людей и потаканием их страстям (не всем конечно, но достаточно безобидным) в обмен на их полную изоляцию. Причем такой уход из активной общественной жизни  преимущественно должен быть доброволен. Хотя это единственный вывод, в котором стопроцентной уверенности у меня нет. Любое человеческое гетто в принципе аморально.

 Надежду вселяет, что процент таких подлинно опасных обществу людей будет крайне низок. Ведь речь не идет о тихом алкоголике, который добросовестно отработав свои 4 месяца, уходит в свой никому не мешающий запой на остальные восемь. Такой человек не только не опасен, но даже полезен в воспитательных целях.

  То же самое касается липовых больничных: при всем хитроумии, трудно оправдать более чем 8 месячную болезнь в году, причем гораздо более рационально 4 месяца добросовестно отработать, чтобы 8 месяцев развлекаться, чем целый год тоскливо симулировать.

  Однако для подлинно опасных для общества людей должна быть тюрьма. Общества совершенно обходящегося без тюрьмы пока не существует. Хотя может быть, это явление будет лишь временным для риунистического общества.

5.8 Сбережения и инвестиции.

   Именно способ разрешения вопроса осуществления сбережений и инвестиций в дефляционной экономике наиболее выпукло характеризует её принципиально большую эффективность, нежели её рыночной предшественницы.

  Совершенно иной, нетрадиционный способ  решения этого вопроса напрямую следует из следующих соображений.

   Последовательное снижение цен при постоянном уровне дохода означает практически неограниченные возможности для сбережения, несмотря на ограничение  номинальной суммы таких сбережений. Когда постоянная номинальная величина сбережений делится на ноль (а именно таковы в пределе снижающиеся цены), то возникает бесконечность. А, как известно, не только в экономическом, но даже в материальном мире  физических явлений бесконечность скорее свидетельствует о незнании и пределах допустимости используемых моделей, нежели реально существует.  

  Второе соображение заключается в парадоксе: как в случае отмены товарно-денежных отношений будут осуществляться инвестиции. Ведь денег то нет.

  Здесь так же уместно подчеркнуть, что в традиционной экономической парадигме, от К.Маркса с его расширенным воспроизводством, до любых современных моделей и логических построений, ключевое место в обеспечении экономического роста и расширенного воспроизводства занимают  именно инвестиции и сбережения. Не так важен даже научно-технический прогресс, но если не будет инвестиций, чисто математически не будет никакого роста, так как именно кредитно-инвестиционная мультипликация и создает весь прибавочный продукт, даже если расширение чисто экстенсивное или вообще рост целиком виртуален.

  На первый взгляд, подобные противоречия могут привести к выводу, что отмена товарно-денежного обращения – это удел относительно недалекого будущего, так как даже несколько последовательных снижений цен, с учетом  склонности людей накапливать сбережения в ожидании роста покупательной способности денег, приведет к созданию такого мощного и постоянно растущего «навеса»  сбережений над экономикой, что любая паника или сомнения в кредитоспособности государства немедленно всю эту финансовую систему уничтожит. Следовательно, такая ситуация может быть интерпретирована, как признак упадка денежного обращения и наступление времени его долгожданной отмены.

  Плохо ли, хорошо ли, но такая интерпретация неверна. Как было отмечено выше, в риунистическом обществе значительное время будет по-прежнему преобладать человек экономический и материальные критерии мотивации. Следовательно, отмена товарно-денежных отношений будет означать немедленную смерть такого общества из-за неизбежных конфликтов мотивационных стимулов его участников.

  Тогда как перевоспитание человека экономического, селекция и обогащение человеческой породы, прививка культурных ветвей на дикий подвой, требует не только внимательного и заботливого селекционера, но и значительного терпения и времени, поэтому этот процесс просто неизбежно затянется, как минимум, на период смены нескольких поколений.

  Это соображение так же показывает бесперспективность и невозможность реализации подобной попытки И.В.Сталиным. Ибо даже если бы его социалистическое общество было бы построено не на песке безбожия, а на единении во Христе, то поспешность построения коммунизма и отмены товарно-денежного обращения все равно разрушили бы его замысел.

  Но как могут сбережения, неизменная заработная плата и неуклонное снижение цен мириться друг с другом в долгосрочном, а не исключено и в сверх долгосрочном периоде? Вдруг этот процесс селекции потребует тысячи лет.

  Для понимания ответа на этот вопрос следует обратиться к большой многодетной сельской семье.  Многие, правда, уже не знают, что это такое, но это не трудно представить.

  В такой семье на завтрак, обед и ужин всех зовут кушать одновременно, так как отдельно готовить для каждого ни возможности, ни желания нет. А теперь представим себе, что один из детей за завтраком и обедом отказывается кушать и уходит. Вполне логично, что за ужином на него даже готовить не станут, особенно, если есть основания полагать, что он сыт и здоров, что нежелание кушать вместе со всеми может быть объяснено другими разумными причинами. И вдруг этот ребенок за ужином требует тройную порцию. Что ему скажут?

  Во-первых, его отругают за отсутствие аппетита за завтраком и за обедом, в результате чего его лишнюю порцию пришлось без особой охоты доедать другим (семья ведь не бедная, никто не голодает), или попросту выбрасывать.

 А во-вторых, за ужином из-за его неустойчивого аппетита теперь всем придется отказаться от части своей желанной порции, чтобы этому непредсказуемому ребенку было что поесть. В случае же, если по каким-то причинам этот ребенок получит свои искомые четыре порции,  вся семья пойдет спать голодная, потому что большую часть их ужина заберет этот неординарный член семьи.

  Таким образом, в нормальной семье такой отказ от потребления в пользу будущего воспринимается как нелепая блажь, вредящая интересам семьи. Тогда как экономическая наука упрямо навязывает нам, что подобное ограничение потребления сегодня для общества имеет огромное положительное значение. Что несъеденная сегодня тарелка супа  обязательно превращается в полторы тарелки завтра.

  Из данного примера, думаю, предельно очевидно, что никакой общественной пользы воздержание от сегодняшней тарелки супа не имеет, как и влияния на то, сколько порций будет приготовлено завтра. Так как завтрашние порции добываются исключительно сегодняшним трудом, а не воздержанием от обеда, тогда как полноценное питание полезно для этого труда, причем в жизни это справедливо почти так же буквально, как и в примере. 

  Здесь мои оппоненты могут вполне обоснованно обвинить меня в непонимании  сути инвестиций и сбережений, поэтому нужно еще некоторое время уделить этому вопросу. Упрек может быть следующий: неужели непонятно, что отказ от части сегодняшнего потребления приводит к перераспределению общественных ресурсов для производства средств производства, в результате чего этот сегодняшний отказ от потребления будет вознагражден сторицей. Вот она какая, природа экономического роста.

 Чтобы сбросить флер научности и сделать очевидным ущербность такой логики, переформулирую её в балалайках и матрешках.

  Иными словами, отказ части общества от потребления своей матрешки сегодня, приведет к тому, что общество сможет выделить ресурсы на создание станка, который произведет завтра в десять раз больше матрешек, чем производится сейчас. При этом ресурсы общества по производству, как самих матрешек, так и производству средств производства матрешек ограничены, потому что значительная часть этих ресурсов занято общественно значимой игрой на балалайке. А общественная польза от подобного изобилия матрешек в будущем представляется неоспоримой.

  Думаю, мой пример наглядно подтверждает, что экономия тарелки супа не создает ровно никакой экономии ресурсов общества, так как они, за редчайшим исключением, избыточны. Они заняты игрой на балалайке.

  Вполне серьезно и научно можно данную мысль сформулировать так: общество практически не имеет дефицитных ресурсов, которые могут рассматриваться как «бутылочное горлышко» в рамках теории ограничений Э.Голдратта  [52]. Все подобные «горлышки» носят временную и легко устранимую природу и обычно вызваны резкими и неожиданными изменениями в структуре производства, но они легко нейтрализуются в самом краткосрочном периоде (от года до нескольких лет).

 Соответственно, отказ от использования любого избыточного ресурса, а таковыми являются  практически все, абсолютно никакой ценности не представляет, наоборот, он, как правило, вреден. Тогда, как если речь идет об отказе использования тех немногих исключений среди ресурсов, которые действительно являются «узкими горлышками» системы, то ТОЛЬКО такое ограничение действительно имеет смысл.

  Но по сути дела такое ограничение носит точно такой же краткосрочный характер, как  и срок жизни самого бутылочного горлышка. И на этот период, пока горлышко не будет расширено, проблема тривиально решается и в рамках рыночной экономики (поднятие цену на ресурс бутылочного горлышка) и в рамках социалистической экономики (централизованное распределение)  без всякого использования сбережений и инвестиций.

  Не съеденная тарелка супа, не сыгранная на балалайке песня, не рассказанная на ночь ребенку сказка ничем не способны помочь тому, что для удобрения поля не хватает навоза.  Хотя именно такую логику выдают за научную: отказ от потребления стимулирует экономический рост. На самом деле, это лишь дедушкина байка. 

  Иными словами, никакой общественной пользы от сбережений населения для хозяйства страны не существует, тогда как существенный вред и риски они приносят.

  Причем этот вывод равно справедлив как для рыночной, так и для дефляционной экономики, просто в рыночной экономике подобный метод мошенничества используется для концентрации богатства и власти.

  Роль инвестиций и сбережений следует понимать через известную историю об Исаве и Иакове:

  Исаву, как старшему сыну, принадлежало первородство, то есть преимущество над   Иаковом в благословении от отца.

   Но вот, однажды Исав возвратился с поля усталым и голодным. Иаков в это время варил себе похлебку из чечевицы.

   И сказал ему Исав: "Дай мне поесть".

    Иаков же сказал: "Продай мне свое первородство", так как ему очень хотелось, чтобы к нему стало относиться благословение, данное Богом Аврааму, и тем самым ревностно послужить Богу.

    Исав ответил: "вот я умираю от голода, что мне в этом первородстве?" Таким ответом   Исав показал свое пренебрежительное отношение к благословению Божию.

    Иаков сказал: "Поклянись". Исав продает свое первородство Иакову за чечевичную похлебку.  Исав поклялся и продал свое первородство Иакову за чечевичную похлебку. [51]

   Т.е. никакой ценности эта похлебка в виде сбережений одних и потребительских кредитов других не имеет, кроме передачи власти.

  А раз так, то в риунистической экономике сбережения должны быть лимитированы. Помимо выше описанного механизма злоупотребления для концентрации власти, подобное решение предотвращает и другие неизбежные негативные последствия.

  Например, это передача сбережений своим детям и родственникам по наследству и формирование капитала. В результате чего труд для таких наследников более не будет средством к существованию.

  Вторым негативным следствием сбережений является тунеядство. Ибо скопив несколько годовых зарплат с учетом поступательной дефляции, можно очень длительное время бездельничать. Причем в такой экономике устроиться на высокооплачиваемую работу будет достаточно просто. Поэтому сбережения не должны давать возможность жить на них, не работая, больше 2-3 лет. Оптимальным мне кажется лимит в 1,0 или даже 0,5 годовых заработных плат. Хотя разумеется, этот вопрос нуждается в практическом уточнении.

  Здесь следует оговориться, что пенсионное обеспечение и содержание инвалидов должны быть достаточными, чтобы в принципе не требовать необходимости сбережений, однако недостаточно большими, чтобы у этих категорий населения не отпадало желания посильного участия в общественном труде.

  Стоит повториться: функции сбережения в риунистическом обществе должны быть полностью сведены к заначке «на особый случай», т.е. сам смысл этого экономического явления должен быть дискредитирован и уничтожен.

  Каждый ребенок имеет право потребовать дополнительную порцию, или даже унести её с собой, но попрекать общество некогда не съеденными «сэкономленными» булками не вправе никто.

  Разумеется, ограничение сбережений должно происходить так же поступательно, как и снижение цен.

  Теперь, когда со сбережениями ясно, что так как их нет, то и нет проблемы, вопрос осуществления инвестиций становится ещё более острым. Причем источники финансирования уже указывались, они очевидны: централизованные и государственные.

  Вопрос возникает, как проводить технико-экономическое обоснование, рассчитывать экономический эффект, срок окупаемости и дисконтировать денежные потоки в условиях поступательного роста покупательной способности денег.

 Не говоря уже, как принимать инвестиционные решения при полном отсутствии денег в розничном обращении. Ведь это означает отсутствие каких бы то ни было критериев для цен оптовых, все цены внутри замкнутого контура B2B обращения устанавливаются произвольно центральным органом, без всякой проверки  желания конечного потребителя оплачивать подобные затраты.

   Данное недоумение лишь показывает наличие глубоко въевшегося рыночного стереотипа о представлении  того, каким является этот мир и каким он ещё может быть.

  Для понимания тезиса опять нужно привести пример замкнутой элементарной экономики, обычного семейного хозяйства. Нужны ли ему деньги, чтобы делать инвестиции? Нет, деньги нужны исключительно для торговли с внешним миром, в случае необитаемого острова или семьи Лыковых из «таежного тупика», отсутствие денег никакой проблемы не доставляет.  Наоборот, проблемы доставляет как раз их наличие. Как в этом мы и убедились из глав 2 и 4.

 Точно так же деньги не нужны и государству. Причем они могут быть устранены даже ДО того, как будет полностью ликвидировано розничное товарно-денежное обращение.

  Но как тогда принимать инвестиционные решения? Как обходиться без традиционного финансово-инвестиционного анализа? Откуда брать параметры будущих денежных потоков, которые должны превышать первоначальные затраты, если и первое, и второе абсолютно иллюзорны, предмет чистого произвола органа, устанавливающего цены?

 Как определить, какой станок лучше, который содержит больше труда, или металла? Или какое из газовых месторождений перспективно к разработке, а какое нет? Как вообще это будет работать, ведь все рухнет?

   Для ответа допустим, например, что старшему Лыкову требуется сделать табурет. И он поручает  трем своим сыновьям эту работу. Один сделал табурет за полчаса, правда он шатается и может быстро развалиться.  Второй сделал обычный качественный табурет за день. Третий сделал кресло за неделю.

  Какое инвестиционное решение правильное? Надеюсь, этот пример смог поколебать уверенность в непременной необходимости инвестиционного анализа. Без всяких денег ясно, что все зависит от потребности семьи в этом предмете.

   Если потребность совершенно точно одноразовая, дальнейшее использование табурета в принципе не предвидится, полезен первый вариант. Если семья очень занята, каждый рабочий час на счету, то уместен второй вариант. Если же членам семьи делать нечего, то правильным будет третий вариант. И никаких денег не требуется.

  Точно так же принимаются решения на любом предприятии. В случае аврала все разгружают узкое горлышко[3] такого предприятия, тогда как в случае вынужденного безделья уместно заниматься наведением порядка, тестированием, усовершенствованием  и ремонтом, хотя в этом может и не быть особой надобности. Даже банальное наведение эстетической красоты имеет смысл. Т.е. даже в условиях рыночной экономики грамотное управление предприятием, как правило, отрицает примитивную минимизацию затрат. При условии, конечно, что это предприятие крупное, чтобы на нем были возможности для творчества и развития технологии, а не только примитивное обслуживание недоступного для оптимизации процесса.

  Ни на одном предприятии не проводятся расчеты между транспортным и сборочным цехами, или между бухгалтерией и проходной.  Потому, что подобные расчеты никакого влияния на эффективность работы предприятия не оказывают, все общепринятые системы «центров ответственности», «центров прибыли»  и «центров затрат» никакой дополнительной информации о предприятии не представляют, а только являются непростительной растратой управленческих ресурсов.

  Данная тема выходит за рамки книги, отметим только, что в рыночной экономике есть две альтернативы: если предприятие готовится к продаже, то оно реструктуризируется так, чтобы оно выглядело получше, хотя реальная ценность его была поменьше. Например, отдельно от самого предприятия можно продать недвижимость, персонал и технологии. О чем покупатель может не подозревать. Так же, как и то, что реальные затраты предприятия зачастую на 10-20% выше декларируемых покупателю, подобное снижение можно безболезненно достигнуть  в краткосрочной периоде, но со временем, либо проявятся негативные последствия этого снижения, либо затраты будут обратно увеличены.

  В этих условиях любые инвестиционные решения на продаваемом предприятии построены не на сравнении затраты – ожидаемый результат, а на максимизации активов, годных к отдельной перепродаже без ущерба для оценки стоимости предприятия покупателем, наоборот, с максимальным её завышением. Очевидно, что такой инвестиционно-финансовый анализ ничего общего не имеет ни с общественной пользой, ни наукой. Это чистое мошенничество.

  Одним из методов этого мошенничества является аутсорсинг. Автору книги ни разу не доводилось сталкиваться с аутсорсинговыми компаниями, способными реально предложить более низкую цену за ту ответственность, которую обычно требует требовательный хозяин от своих подчиненных. Поэтому аутсорсинг способен эффективно работать только очень небольшой период, затем недостатки, вызванные гораздо меньшим объемом ответственности аутсорсинговой компании, станут очевидными. Но зачастую, это уже проблемы нового владельца.

  Но даже в случае нормально функционирующего предприятия, которое работает для своего развития, а не для выгодной перепродажи (что нынче достаточная редкость), финансово-инвестиционный анализ малопродуктивен.

  В рамках его правил решения принимаются механистично: есть значительное превышение будущих «выгод» над затратами, есть приемлемый срок окупаемости, есть необходимые ресурсы, значит решение принимается. Меж тем подавляющее большинство инвесторов при принятии таких решений рассматривают финансовый анализ лишь как средство проверки собственных ощущений и представлений, нежели как решающий фактор принятия решений.

  Неоднократно приходилось видеть, как решения принимались вопреки убедительным аргументам финансового анализа, причем решение оказывалось верным, так как ситуация на рынке изменялась, и малоинтересные проекты становились интересными и даже блестящими. Как и наоборот.

  Более того, компании, настроенные на серьезное, долгосрочное завоевание рынка (навсегда), в принципе мало смотрят на свои плачевные финансовые показатели, их не пугают серьезные 30-100 летние периоды. Исходя из таких перспектив, почти любая инвестиции окупается: даже один доллар дисконтированного денежного потока в год означает бесконечный капитал через такое же количество лет. А раз так, то можно научно обосновать абсолютно любые инвестиции.

 Но главная беда всего этого инвестиционно-финансового анализа даже не в этом.    Старший Лыков вряд ли будет давать поручения всем своим сыновьям,  более того, тому единственному сыну, которому он поручит изготовление табурета, он безусловно четко сформулирует задачу.

  Тогда как в случае рыночной экономики три различных инвестора предложат рынку три различных способа решения проблемы табурета, но так как решение нужно только одно, то двое из них разорятся.

  Можно, конечно, сколько угодно говорить, что они «сами дураки», что они потратили свои личные деньги и усилия. Но вот именно такая постановка вопроса как раз и рассчитана на дураков. Они потратили впустую общественные ресурсы, которые, как мы помним «редкие», проявили образцовую бесхозяйственность. Что теперь делать с этими двумя лишними табуретами и двумя голодными безработными? Спонсировать на новые подвиги в бизнесе?

  Именно отсутствие подобной бесхозяйственности, отрицание кривого зеркала инвестиционно-финансового анализа и есть главный результат отмены товарно-денежного обращения внутри самих государственных предприятий. Народное хозяйство должно стать единым гигантским предприятием, которое планирует объемы готовой продукции и потребности расширения, после чего и составляется единый народно-хозяйственный план. В котором описан конкретный табурет и источники его изготовления.

  Но прежде, чем поставить точку в этой теме, следует прояснить ситуацию, как же будет проводиться принятие инвестиционных решений в безденежной экономике.

  Как будет приниматься решение, какие малоурожайные земли сеять, а какие признать бесперспективными? Какие месторождения эксплуатировать, а какие отложить? Какие технологии предпочесть – посложнее, но и покачественнее, или попроще, но и «посердитее»? Как рассчитать экономический эффект, в случае изобретений и рационализаторства?

  На самом деле, все эти вопросы – пустые. Именно они и угробили СССР.

  Что значит, какие земли сеять? Исходя из потребности в зерне, а так же потребности пополнения запасов и севооборота, этот вопрос получает ответ. И ответ не в жалкой прибыльности, а в аппетите народа. А так же в успехах селекционеров по повышению урожайности. Не исключено, что в будущем большая часть земель станет опять не распаханной.

   Что значит, какие месторождения эксплуатировать? Разумеется, самые близкие и самые крупные, но если рядом есть и бедные месторождения, пропускать их категорически нельзя, не по-хозяйски это. Хотя их эксплуатация может показаться кому-то и неэффективной, неприбыльной. Не возвращаться же к ним обратно, через время, тратя гораздо большие общественные ресурсы, чем в случае последовательной выработки.

  Насчет станка вопрос вообще тривиален, он, подобно истории о табуретах,  сводится к четкой формулировке задачи и наличия/отсутствия избыточных ресурсов для его создания. Деньги здесь не нужны.

   И, последнее, экономический эффект. Нет ни малейших сомнений, что именно экономический эффект является тем чудесным показателем, который позволяет пропихнуть  заведомо негодный проект, потому что мало кто решится выяснять такие параметры, как производительность, срок службы, необходимость техобслуживания, надежность, масса и требования к установке. Тогда как сравнение двух цифр даже самому бестолковому менеджеру позволяет сделать «обоснованное», но зачастую неправильное решение.

  Для любого оборудования в рамках народной экономки ключевым является потребление дефицитных ресурсов, аналогично «бутылочному горлышку» Голдратта. Именно это, а так же возможности обеспечения общего сбалансированного роста производственного потенциала и являются единственным приоритетом в подобных решениях, тогда как дутый экономический эффект – не более, чем химера, имманентная для подковерных интриг.

  Эффективность в любом производстве определяется умением использовать простаивающие мощности и не допускать образования заторов, при этом назвать использование избыточного производственного потенциала для ещё большего увеличения производственных возможностей «инвестициями» методологически неправильно. Хотя именно таков характер инвестиций в народном хозяйстве, или любой семье.  В свободное время чинить старые средства труда или делать новые.

  Поэтому ни сбережения, ни инвестиции в традиционном монетарном понимании риунистическому обществу не нужны.

  Здесь уместно немного вернуться к отмене розничного товарооборота.

  Как уже сказано, его отмена будет происходить очень долго, не исключено потребуются многие тысячелетия, для полного перевоспитания людей, чтобы их ключевой мотивацией стало служение и единение во Христе.

  Поэтому на период этого перевоспитания необходимо создать индустрию богоугодных развлечений. Т.е. помимо прямого послушания в Церкви, выполнения апостольского долга в языческих странах, отдыха с семьей, воспитания и обучения своих детей, должна существовать возможность, чтобы человек экономический выпустил пар,  мог потратить свои заработанные деньги с максимальной пользой, как для себя лично, так и для общества в целом. Причем такая индустрия даст возможность связать излишние деньги человека экономического, а так же занять его, сделать его равнодушным к различного рода собиранию и накопительству, легко относиться к лимиту на сбережения.

  Тогда, как расходы на текущее проживание (питание, одежда, содержание жилья) могут быть довольно скоро амнистированы вместе с соответствующим доходом людей и выведены из розничного товарооборота. Оставив в нем только развлечения и хобби.

  В качестве таких развлечений следует отметить туризм, кругосветные регаты, автомобильные ралли, исторические и профессиональные экскурсии по всему миру. А так же спортивные соревнования, любительские и профессиональные, конкурсы, викторины или юморины. Все подобные развлечения должны быть достаточно элитарными и дорогими, чтобы участники в них могли реализовать свои иерархические ценности человека экономического.   

 Но при этом все материальные активы (автомобили, яхты, вертолеты) должны принадлежать таким общественным клубам, а не частным лицам, так как иначе снова возникает призрак частной собственности и  соблазна.  

  Основная задача этих клубов – чтобы  взрослые дяди и тети вволю наигрались в эти детские игрушки, с тем, чтобы после этого перейти к по-настоящему серьезным вещам. Например, пойти в первый класс школы Православия.

5.9 Куда денутся эксклюзивные понты?

 Вопрос может показаться наивным, но он далеко не прост. Как может быть бесплатен хлеб – понятно. Можно легко сделать бесплатными гречку, крупы, вермишель и даже мясо. (И какое ещё пенсионное страхование нужно?)

 Но что делать с дорогим коньяком и эксклюзивными винами? С паюсной икрой и омарами? Роскошными автомобилями и гусиной печенью. Бриллиантами и мехами? И просто с новинками  техники, когда в силу технических причин спрос на них будет превышать предложение?

   Выше цитированный пример единичного изобилия на Шпицбергене было не сложно организовать, путем коллективных усилий большой страны. Но всегда есть эксклюзивные товары, производство которых в принципе невозможно свыше определенного объема.  Например, некоторые вина предполагают определенный сорт винограда, конкретную и очень небольшую местность, а так же соответствующую погоду. Правда, такие нюансы могут разобрать только опытные сомелье, создающие отличную рекламу и деньги своим работодателям. Можно предположить, что у таких вин не так уж много настоящих ценителей.

  Но есть и простые, очевидные вещи, удовлетворить массовый спрос на которые будет невозможно. Их следует разделить на две части: те которые могут носить инвестиционный характер (золото, бриллианты, знаменитые картины, антиквариат) и вещи скоропортящиеся (автомобили, шубы, деликатесы).

  Первые должны быть преимущественно изъяты из обращения под благовидным предлогом. Например, что хранение великих произведений исскуства должно быть исключительно общественным.

  Тогда как вторые могут достаточно длительное время быть предметом розничного товарооборота, совместно с индустрией развлечений. Их цель двояка: создание удовлетворенности у человека экономического и проверка истинности мотивации человека риунистического.

  Не исключено, что такая индустрия развлечений так же неустранима в нашем несовершенном мире, как и тюрьмы.

5.10 Мотивация.

  Хотя мотивация уже не раз обсуждалась, она остается самым узким местом всей книги.

 Как будет осуществляться обратная риунистическая мотивация после отмены товарно-денежного обращения? К счастью ответ на это вопрос несложен: на кесарей, чиновников, силовые структуры и Церковь не распространяются общие нормы полной занятости. Они должны работать круглый год, с достаточно высокой загрузкой и ответственностью.

  Гораздо сложнее ответить на следующий вопрос. Много ли желающих будет обречь себя уделу монахов, в справедливом и процветающем мире, с могучей индустрией развлечений и возможностями для обучения и личного развития? Ведь Создатель не запрещает нам веселиться, а если для веселья столько поводов…

  Что толку светить в таком мире света и порядка? Совсем другое – во времена гонений и апостольских подвигов… Именно такая логика может привести к оскудению Православной Церкви, которое быстро разрушит всю идиллию. И это величайшая опасность. Труднее всего быть пастырем в годы благополучия.

Выводы.

    1. Все монетарные показатели, которыми оперирует инфляционная экономика, малополезны для принятия решений по управлению народным хозяйством. 

    2. Рыночная экономика обладает исключительной эффективностью в промежутке между начальным уровнем обеспеченности, который следует сразу после физического недостатка всех благ, и вплоть до уровня изобилия, когда мотивация от материального достатка  целиком начинает уступать чисто виртуальному соблазну.

    3. На определенном высоком уровне технологического развития рыночная экономика и научно-технический прогресс расходятся.

    4. Дефляционная экономика возможна только в высокотехнологичном развитом обществе, что подразумевает обязательность некоторого бурного периода инфляционного развития.

    5. Дефляционная экономика основана на обратной нематериальной мотивации и постепенной отмене товарно-денежного обращения, ключевыми моментами которой является отрицание общественной пользы сбережений и инвестиций.

---

[1] Например, некий китаец заплатил, чтобы его «Ламборджини» публично разбили кувалдами, так как был недоволен качеством автомобиля. [49]

[2] Глобальные расходы на НИОКР за 2010 год составляют $1,1 трлн, на рекламу $0,5 трлн. [46], [47].

[3] См. теорию ограничений Э.Голдратта [52]




Продолжение